В этой работе рассматриваются представления о мышлении, сложившиеся на протяжении первых 40 лет существования ММК и выраженные, в основном, в текстах Г. П. Щедровицкого. Мы не находим оснований для периодизации его творчества иных, нежели периодизация ММК, вводимая, прежде всего, самим Щедровицким и включающая теоретико-мыслительный (1952 — начало 1960 х гг.), теоретико-деятельностный (начало 1960 х — начало 1970-х гг.), организационно-деятельностный (1970 е гг.) и игровой (конец 1970 х — начало 1990 х гг.) периоды1.
Приступая к вопросу об онтологии мышления в традиции Московского методологического кружка (ММК), следует иметь в виду несколько важных моментов.
1. Представления о мышлении, выработанные ММК на различных этапах его существования, разнообразны по форме и разнородны по основаниям. Хотя неоднократно предпринималась их «сборка», полный синтез достигнут не был.
По ходу истории Кружка менялась предметность исследований — от исследований мышления к исследованиям деятельности и далее к формированию нового, специфичного для системомыследеятельностной (СМД) методологии предмета — «мыследеятельности».
2. Не менее, а скорее, более важным является перелом, связанный с прорастанием, осознанием и культивированием организационного (в дополнении к теоретическому) подхода. Во второй половине 1960-х гг. теоретическая (и, у́же, научно-теоретическая) форма знаний перестает быть пределом, к которому стремится методология.
Зрелая методология — не научная дисциплина или философская система (хотя стремится порождать науки и философии в мыслительное обеспечение своего развития), а целостная, критическая и революционная (переворачивающая сложившиеся системы мышления и деятельности) практика, наследующая в этом смысле классическому немецкому идеализму и марксизму.
Более частным, но важным для темы этой статьи следствием «нетеоретичности» зрелой методологии является то, что на «теоретических» этапах мы можем в первом приближении отождествить онтологию со схемой объекта (в том числе, онтологию мышления со схемой мышления, понятого как объект исследовательского мышления), но далее каждый раз требуется уточнение: методологии становятся известны не только объектные, но и организационные (организационно-мыслительные, организационно-деятельностные) онтологии.
Мышление в контексте деятельности и коммуникации становится не только мыслимым мышлением, но и мышлением, мыслящим (в том числе) мышление, — мыслящим не единственно в исследовательском, а и в конструктивном и проектном залоге. В этом смысле, онтология (как она понимается в методологии) вполне может указывать на то, чего (еще) нет, и тем не менее, схватывать его сущность2.
3. Среди жанров текстов и публикаций ММК присутствует жанр догматического разворачивания исходных представлений, но основная их масса полемична.
Позитивные тезисы, проводимые в то или иное время и касающиеся, например, мышления, трудно даже перечислить, а их ранжирование по важности и принципиальности будет существенно зависеть от того, с какой целью и в ориентации на какие результаты мы обращаемся к истории ММК. В то же время, негативные тезисы сгруппировать и назвать гораздо проще. ММК выступал против:
— формализма в исследовании мышления — представлений о том, что мышление как таковое может быть исчерпано формальными оперативными системами, такими как математика (включая формально-логические исчисления);
— параллелизма знаковой формы и содержания мышления;
— психологизма в исследовании мышления и деятельности;
— натурализма, являющегося частным видом параллелизма.
Хотя детали оппонирующих позиций могут стираться с течением времени и требовать восстановления за счет работы комментирования и критики текстов, сами перечисленные концепции имеют за собой мощную традицию (по крайней мере, в истории европейской мысли Нового времени) и остаются актуальными не только в различных течениях научной и философской мысли, но и для обыденного сознания.
Соответственно, противопоставление им и их критика тоже должны быть понятны (хотя бы в общих чертах) без дополнительных пояснений. В силу этого знакомство с корпусом представлений, выработанных в ММК, уместно начинать именно с попытки ответить на вопрос: против чего направлены эти работы, против чего выступают эти люди?
4. Доступность текстов, фиксирующих представления ММК в их историческом развитии, остается фрагментарной.
В силу специфики эпохи лишь небольшая часть результатов, полученных в первые сорок лет работы ММК, публиковалась оперативно, причем тиражи и объем изданий были, как правило, сильно ограничены. За своевременно вышедшими в свет статьями и тезисами лежит пласт текстов, в различной степени подготовленных, но не опубликованных; еще глубже — стенограммы семинаров, игр и других мероприятий Кружка, а также мероприятий, в которых участники Кружка принимали участие.
Для наших целей крайне важны посмертные публикации Г. П. Щедровицкого, включая, в первую очередь, материалы «большой» незащищенной диссертации и неопубликованной книги «О методе исследования мышления» (1964) [27] и двух циклов докладов 1965 г. [32; 34]. В совокупности они подводят итог теоретико-мыслительному этапу (или, этапу содержательно-генетической логики) МЛК—ММК и содержат материалы, в течение многих лет доступные лишь очень узкому кругу владельцев соответствующих архивов. Теперь, несмотря на очевидные недостатки этих публикаций (отсутствие аппарата и цифровой формы текстов), теоретико-мыслительный период представлен в библиотеках достаточно полно.
К новой логике
Молодые философы послевоенные лет оказались в достаточно интересной и многоплановой ситуации. Начало 1950-х гг. — это завершение «большевистского»3 периода истории СССР с соответствующими глубокими изменениями многих сфер жизни в стране. Но уже начиная с предвоенных лет в стране номинально восстанавливается философское сообщество — институты философии, литературы и искусства, бывшие своеобразными «резервациями», вливаются в крупнейшие университеты страны.
Восстанавливается преподавание логики как философской дисциплины в университетах (воссоздаются или создаются заново соответствующие кафедры и отделения) и даже как школьного предмета — в общеобразовательных школах. Для подготовки учебной литературы и преподавательских кадров мобилизуются остатки старых, получивших образование еще до революции академических кадров.
С 1947 г. активно дискутируется вопрос о предмете и методе логики, а в 1953—54 гг. в Москве проходит длительное совещание по этому поводу. Совещание 1953—54 гг. (и последовавшие мероприятия) становится первым поводом заявить о себе коллективам молодых философов, сложившимся в послевоенные годы4.
Активное участие в нем принимает и группа под лидерством А. А. Зиновьева, оформляющаяся в это время в то, что впоследствии получит название Московского логического кружка5. Выступление Г. П. Щедровицкого опубликовано и доступно широкому читателю [37].
Существенным в позиции Щедровицкого 1954 г. является отказ от обсуждения логики «в себе и для себя» и рассмотрение ее в ее функции к объемлющему целому — научному мышлению. Логика несет методологическую функцию по отношению к науке, изучая ее понятийный строй и служа инструментом его развития; именно этим определяется ее смысл, то, что она «нужна обществу». Утверждается наличие процессов нисхождения от чувственно-конкретного к логически-абстрактному и восхождения от логически-абстрактного к логически-конкретному и основная роль этих процессов в современном научном познании. В тексте выступления в качестве примеров рассматривается дифференциация («расщепление») ряда естественнонаучных понятий, включая понятия вещества, простого тела и фазы в химии, моментальной и средней скорости в физике, длины линии и мощности множества в математике.
Кроме того, утверждается историчность мышления, его развитие во времени и наличие ряда этапов этого развития, а также присутствие в современном мышлении предыдущих этапов в виде «этажей», т. е. определенное и притом генетически обусловленное строение мышления. Подчеркиваются случаи прямого обращения ученых, решающих проблемы развития своих научных дисциплин, к результатам логических исследований (А. Л. Лавуазье — к трудам Э. Б. де Кондильяка, Н. С. Курнакова — к современным ему штудиям Э. Кассирера).
Позиция «сторонников формальной логики»6 дезавуируется на основании неисторичности (недиалектичности) ее подхода, предполагающего наличие неизменных, общих для всех времен и народов законов и форм мышления. «Сторонники диалектической логики»7 упрекаются в том, что, на словах декларируя диалектический метод, на деле они его не проводят: «Обе группы одинаково не применяют диалектического метода ‹…›» [37, 50], представители группы, заявляющей о приверженности диалектической логике, «берут напрокат обычные понятия формальной логики, забывая о том, что эти понятия выработаны с помощью антиисторического, метафизического метода» [37, 26]. Это противостояние как одной, так и другой группировке в восстанавливающемся профессиональном логическом сообществе в стране имеет свое продолжение, но в позднейших текстах отрицание и упреки превращаются в системную критику за счет выделения и описания т. н. «принципа параллелизма» (см. ниже).
Другой план ситуации задается процессами в мировой логике8. «С птичьего полета» XX в. — в особенности первая его половина — выглядит веком размежевания логической и «эпистемологической» проблематики. В начале века усилия логиков были сосредоточены не на методологическом обеспечении науки, а на решении проблемы обоснования знания («логистика»: Л. Кутюра, А. Лаланд, далее также ранний Д. Гильберт, Б. Рассел) — математического прежде всего и, в перспективе, естествознания в целом или по крайней мере «точной» его части. Эпистемологическая проблематика (а к ней были отнесены и такие ставшие уже традиционными разделы логики, как учение об индукции и методология в узком (картезианском) смысле) при этом отводилась в сторону и зачастую интерпретировалась как психологическая или прямолинейно социологическая9. У старших логистиков и представителей примыкающих направлений эта тенденция доводится до предела: за рамки предмета логики явно выводится само мышление как «психологическая» или, во всяком случае, «не логическая» категория10.
В противовес этому МЛК требует сохранения логики «в границах 1662 г.»11, в полном объеме и составе, как он оформился в философии Нового времени. На язык идеологов «логистики» это требование можно было бы перевести как требование сохранения предмета «расширенной» логики и даже дальнейшего его «расширения», а на язык школьной англосаксонской философии — как требование единства логики и эпистемологии. Для многих современных направлений высокой мысли это требование остается, по-видимому, неприемлемым и малопонятным12.
В выступлении Щедровицкого стягиваются как минимум две линии работ, образующих круг идей этапа образования МЛК: исследования самого Щедровицкого, касающиеся развития понятий — ему была посвящена его дипломная работа13, и разработка представлений о приемах и методах мышления, наиболее полно изложенных в кандидатской диссертации Зиновьева [6].
Приемы мышления
А. А. Зиновьев дает (и анализирует) в своей диссертации вполне рассудочное определение мышления (мысли): «отражение предметов посредством абстракций» [6, 15]. Кроме того, по Зиновьеву:
— Мышление существует, причем существует объективно, будучи «зафиксированным» в текстах мыслителей [6, 13], и подлежит эмпирическому изучению.
(Важность этого тезиса подчеркивается в позднейшем мемуаре члена МЛК И. С. Ладенко: «‹Ч›ленам МЛК пришлось обратиться к вопросу о том, каким образом мышление может изучаться в эмпирическом исследовании логиком. До тех пор никакой методологической концепции по данному вопросу выработано не было. Психологические воззрения ‹…› были неприемлемы: в этой науке мышление изучалось как проявление индивидуальных способностей человека, тогда как логика должна заниматься общезначимыми формами мысли. ‹…› ‹Б›ыл принят постулат о том, что научное мышление фиксируется в научных текстах» [11, 8—2].)
— Мышление содержательно, а содержание мышления типизовано. Тип содержания мышления определяет структуру мышления как субъективного явления [6, 12]. Представления о типизации содержания мышления в диссертации не развернуты, и мы интерпретируем этот тезис как указание на различия в содержании научного мышления и на различных стадиях развития науки (Зиновьев в этой работе ограничивается материалом, относящимся к предмету политической экономии) и, возможно, в различных предметах.
— Содержание мышления — процесс соотношения мысли с предметом (вещами) [6, 12]. Мышление как объективное явление познаваемо. В нем могут вычленяться формы: способы, приемы, методы.
(Зиновьев не отказывает сущностям, изучаемым формальной логикой («понятиям», «суждениям», «умозаключениям») в статусе форм (приемов) мысли, однако важнейший критический тезис, проводимый им — то, что они не исчерпывают мышления как такового.)
Исследование Зиновьева посвящено «методу восхождения от абстрактного к конкретному» — «специфическ‹ой› диалектическому мышлению форм‹е›» [6, 12], и он не приводит примеров каких-либо форм, сопоставимых, «однопорядковых» с исследуемым им методом.
В то же время, им выделяются в качестве «сторон» восхождения как процесса отдельные процессы (от формы к содержанию и от содержания к форме) [6, 93—122], а также изоляция, конкретизация (и их связь), упрощение, отвлеченное сравнение, сведение и выведение понятий (также называемые «сторонами» восхождения) — и все это тоже формы (приемы) мышления. Постановки вопроса о том, могут ли описанные им (или иные) «приемы» образовать в другом сочетании другой «метод», мы в тексте диссертации не находим. Скорее, в духе МЛК было бы утверждение о том, что восхождение от абстрактного к конкретному является единственным и единственно возможным методом «современной» науки. Щедровицкий, правда, упоминает в своем выступлении наряду с восхождением также и «процесс движения от чувственно-конкретного к логически-абстрактному» («нисхождение») [37], но по смыслу этого упоминания нисхождение — лишь предпосылка, если не первый этап, восхождения14.
В этом смысле, сто́ит вернуться к проводимому в [6; 37] и других работах МЛК упреку к формальной логике в том, что она не изучает процессов (исторического) развития мышления. Зиновьев, безусловно, дает свою версию развития, но она сводится к тому, что «додиалектические» политэкономисты не реализовали (или реализовали не полностью) восхождение, а К. Маркс реализовал, что Г. В. Ф. Гегель шел путем восхождения, но ему мешал его «идеализм» (понимаемый как приверженность тезису о тождестве мышления и бытия).
Развитие мышления, таким образом, по крайней мере на этапе абстрактно-логического мышления, понимается вполне финалистски — как интуитивное «прорастание» метода восхождения от абстрактного к конкретному, отбрасывание не соответствующих ему «метафизических» форм мысли или «идеалистических» принципов и последующее сознательное практикование восхождения как единый и единственный путь всех наук, всего научного познания в целом.
Остается не вполне ясным, как это согласуется с тезисом о содержательности мышления, задаваемой типизацией содержания (см. выше). Возможно, мышление понимается как содержательное на уровне отдельных «приемов», но не «метода» в целом, но в тексте диссертации однозначного ответа на этот вопрос мы не нашли.
Из этих наблюдений вполне закономерно следует еще один вопрос — вопрос о методе, проводимом в самом исследовании Зиновьева. Восходит ли он от абстрактного к конкретному, исследуя восхождение? На наш взгляд, нет. Хотя Зиновьев, подобно Марксу, абстрагирующему в своем предмете (капитале) отдельные стороны и устанавливающему между ними связи, выделяет в восхождении отдельные процессы (квалифицируя их как стороны) и устанавливает между ними связи, уже первое требование, составляющее исходный пункт восхождения — выделение «клеточки» «органического целого» [6, 49—66] (подобной товару или товарному отношению у Маркса) — им, по всей видимости, не соблюдается15.
«Языковое мышление»
В 1965 г. именно А. А. Зиновьеву атрибутирует Г. П. Щедровицкий появление содержательно-генетической логики16, выделяя следующие принципы, положенные тем в основание своего анализа:
1) центр тяжести на анализе мыслительной деятельности (понимаемой как процесс), а не ее продуктов (знаний);
2) стремление к получению знаний о мышлении, «которые не просто дают нам картинку действительности, но могут быть использованы как средства методологии науки при построении других наук»;
3) утверждение о том, что «мышление развивается не только по содержанию, охватывая все новые и новые области действительности, но прежде всего по ‹…› приемам и способам мышления ‹…› теория мышления могла быть только исторической»;
4) «новое понимание категории „форма — содержание“, отличное от кантовского и формально-логического ‹…› функциональное определение этих понятий: форма — это то, в чем выражается содержание, а содержание — это то, что выражается в форме»;
5) «объектом логического анализа должны быть тексты»;
6) «особое понимание диалектической логики ‹…› будет некоторая большая общая логика ‹…› а тот ее раздел, который изображает и описывает диалектическое мышление ‹наиболее сложную и исторически позднюю форму мышления›, будет называться диалектической логикой» (все цитаты из [32, 95—97]; весь курсив и уточнение в угловых скобках — наши).
Однако исследование и описание метода восхождения вовсе не было единственным направлением в МЛК. В 1975 г. Щедровицкий подчеркивает, что «‹п›ервая программа исследований с самого начала была развернута в совокупность программ. В ней развертывались: 1) определенные понятия о мышлении, 2) определенная методология построения мышления, 3) целый ряд частных подпрограмм, касающихся исследования мышления на разном материале, 4) программа исследования развития мышления и ряд других» [39, 12].
Особую роль для дальнейшего разворачивания этой программы стало обращение к вопросу о соотношении языка (речи) и мышления. С большой вероятностью его вхождению в поле зрения МЛК был обязан знакомству с трудами Л. С. Выготского17.
Представления о «языковом мышлении» развернуты в [20] (это первая публикация Щедровицкого), [40] (это программная статья МЛК, написанная в 1955 г.18) и, далее, в [20; 27]. Мы следуем в основном позднейшему изложению идеи «языкового мышления» в [27], имея в виду также исторические моменты, как они представлены в [32; 34].
На вопрос о соотношении языка (речи) и мышления дается достаточно сложный по форме ответ.
Как мышление, так и речь категоризуются как стороны, или элементы, «сложного исторического целого — всей общественной деятельности людей» [27, 24—25]. Мышление при этом непосредственно (в отличие от своих продуктов, а также в отличие от внешне выражаемых элементов поведения людей, в том числе, речи) не доступно человеческому восприятию.
При этом постулируется, что речь есть одна из тех форм, в которых мышление осуществляется, проявляется.
Таким образом, мы имеем дело с трехчастной конструкцией: целым и двумя его элементами, или сторонами, причем один из этих элементов (или одна из сторон) выступает осуществлением или проявлением другого (другой). Это отношение между двумя названными сущностями выделяется в абстракции из трехчастной конструкции и изолируется как самостоятельно существующее целое — «языковое мышление» — в нерасчлененном виде содержащее их (язык19 и мышление) в качестве сторон [27, 25—26].
Обратим особо внимание на более жесткую категоризацию: если об отношении как мышления, так и речи ко всей общественной деятельности говорится неопределенно: элемент или сторона20, то и мышление, и язык однозначно определяются как стороны «языкового мышления»21. Это необходимо учитывать при интерпретации схемы языкового мышления, вводимой Щедровицким в [20; 27] (Рис. 1)22.
Рис. 1. Схема «языкового мышления»
Связь значения здесь не должна пониматься как изображение отношения (или связи) осуществления (или проявления) мышления в речи; соответственно, действительность не должна пониматься как мыслимая действительность или действительность мышления. «Изображение значений знаков в виде черточек связи является ‹…› особым, весьма условным способом обозначения той деятельности, которая эти знаки создает» [1, 3] (курсив автора).
Таким образом, если иметь в виду изначальную трехчастность конструкции «деятельность-мышление-речь» как интуитивно принимаемый образ целого, или, говоря по-марксистски, «витающую предпосылку» исследования «сложного исторического целого — всей общественной деятельности людей», которое начинается исследованием мышления23, «действительность» здесь — это действительность человеческой деятельности, которой мышление составляет лишь одну сторону или один элемент, и которая им (так же, как и речью) не исчерпывается.
(В графике схемы «языкового мышления» этот момент никак не учитывается, оставаясь лишь в обрамляющем ее рассуждении, однако деятельностный, или, по крайней мере, деятельный характер «действительности» получает прямое выражение в схемах замещения (см. ниже).)
Далее, следует отметить принципиальный антипсихологизм (или, скорее, «апсихологизм») изначального рассуждения и резюмирующей его схемы. Она не предполагает ни восприятия действительности человеком, ни какого-либо ее образа в его сознании. И «действительность», и «субстанциальные элементы языкового выражения» (взятые сами по себе, как звуки речи или графемы письма или изображений) вполне объективны и даже «материальны», более того, вполне объективно и то, что изображено как связь между ними.
Программа исследования мышления как деятельности
Схема «языкового мышления» ложится основой в программную статью МЛК [40]. В статье излагаются «принципы построения системы новых понятий, с точки зрения которых можно рассмотреть познающую исследовательскую деятельность мышления» [40, 48] (курсив наш).
Программа в значительной степени является программой понятийного строительства, причем выработка понятий предполагается в ней включающей два этапа: «1) „нисходящее функциональное расчленение“ эмпирически данных, частных процессов мышления, зафиксированных в речи или проявляющихся в какой-либо другой форме, и 2) „восходящее генетическое выведение“ (дедукция) типовых или „нормальных“ процессов мышления из нескольких простейших»24 [40: 42—43].
В ней вводится различение «двух типов возможных предметов исследования — чувственно-единого и чувственно-множественного целого. Первое характеризуется тем, что оно в целом воспринимается как одно, а его элементы не воспринимаются вовсе, второе — тем, что в виде самостоятельных целостных объектов воспринимаются его элементы, но зато само оно в своей совокупной целостности непосредственно воспринято быть не может» и «различение двух возможных типов изменения сложных предметов: процессов функционирования и процессов развития» [40: 42—43].
Ставится задача разложения процессов мышления на составляющие вплоть до выделения неразлагаемых, элементарных составляющих — «операций мышления», перечень которых должен составить «алфавит операций», и далее, выведение из них сложных процессов мышления.
Очевидно, ближайшим приближением к целостному изложению результатов реализации заложенных в этой программе принципов являются материалы, опубликованные в [27]. Программное положение, касающееся выделения «операций мышления» и составления их «алфавита» осталась при этом не реализованным; вполне вероятно, что эта задача вообще является неразрешимой при принятии изложенных в программе принципов.
Следуя принципиальному положению о том, что «логика есть наука эмпирическая» [27, 26] (курсив автора), МЛК обращается к анализу текстов. Наиболее известна работа над небольшим отрывком, пересказывающим рассуждение Аристарха Самосского, попытавшегося в III в. до н. э. определить отношение расстояния от Земли до Солнца к расстоянию от Земли до Луны25.
В «Аристархе» (и, очевидно, также в ряде других проведенных «частных подпрограмм, касающихся исследования мышления на разном материале» [39, 12]) предпринимается попытка представить компактное, но достаточно сложное рассуждение (содержащееся в тексте или нескольких тематически связанных текстах) в виде процесса, реализующего некоторую последовательность операций. Попытка эта была неудачной: «категория процесса при анализе процесса ‹Sic!› решания26 задач не работает, она принципиально не соответствует тому, что реально происходит в мышлении ‹…› категория процесса дефициентна по отношению к решению задач и вообще мыслительной деятельности» [33, 14].
(Эта неудача может интерпретироваться, вообще говоря, по-разному: и как дефициентность категории процесса — деятельности, и как дефициентность этой категории — мышлению, и как неадекватность мышлению категории деятельности. В дальнейшей истории ММК имели место все эти интерпретации.
Иногда неудачу процессуального представления интерпретируют как провал программы 1954—55 гг., программы «исследования мышления как деятельности». Следует заметить, что в программной статье [40] не столько продвигалось представление о «мышлении как деятельности», сколько намечались конкретные пути его исследования; сама по себе эта формула — достаточно общее место в гегельянской и марксистской мысли27; в рамках этой традиции специфичным для ММК оказался как раз вывод о том, что мышление не является деятельностью, но он может быть осмыслен только в свете позднейшей (и беспрецедентной по глубине) разработки самой категории деятельности участниками Кружка 1960—70-х гг.)
Однако в этой работе был получен другой результат: «показано, как ‹…› процессы свертываются, замещаясь новыми знаковыми схемами, кардинально меняя процесс мышления ‹…› как ‹…› меняются и преобразуются средства деятельности ‹…›. человечество все время проделывает такую работу, избавляясь от реализованных им процессов для того, чтобы строить новые процессы» [40, 15]. Действительно, в ней вводятся двухплоскостные схемы «замещения» [30, 168, 189], позднее трактуемые как схема знания или онтологическая схема мышления (см. ниже), существенно отличающиеся как по графике, так и по интерпретации от элементарной двучленной схемы «языкового мышления».
Тем не менее, принцип, зафиксированный уже в этой схеме, был использован для подведения оснований под ранее высказывавшиеся негативные суждения о возможностях формальной логики в описании и исследовании мышления.
«Параллелизм» формы и содержания
Согласно этому принципу, «мыслительная деятельность должна быть как бы двухплоскостным движением, захватывающим как плоскость знаковой формы, так и плоскость содержания ‹…› реальное мышление в общении всякий человек начинает с фиксации определенного „положения дел“ в действительности ‹…› а „передачу своих мыслей“ — с описания этой действительности в языке. При этом, строя и высказывая определенные предложения, он основывается на „усмотрении“ определенных элементов и связей в этой действительности, т. е. на „выявлении“ области обозначаемого или содержания ‹…› в общем случае в реальный процесс мышления входит не только движение в плоскости знаковой формы, но ‹…› ‹и› определенное движение в области обозначаемого, или содержания, выделение его элементов, отношений, объективных связей» [27, 110—111].
По Г. П. Щедровицкому, приемы «двухплоскостного» движения — это приемы диалектического мышления. А традиционные («формальные») теории логики и психологии28 строятся на принципе «параллелизма формы и содержания». «Суть его состоит в том, что 1) каждому элементу знаковой формы ‹…› соответствует строго обязательный субстанциальный элемент содержания ‹…› 2) способ связи элементов содержания ‹…› в точности соответствует способу связи элементов знаковой формы» [27, 111—112] (курсив автора).
Щедровицкий находит принцип «параллелизма» буквально «у всех без исключения логиков» [27, 121], и именно его проведению атрибутирует как ранее сформулированные в [6; 37] и других работах, так и вновь выдвигаемые претензии к формальной логике: ее понятия «описывают не языковое мышление в целом, а одну лишь его знаковую форму, да и то неполно»; в них «не учитывается зависимость строения и правил преобразования знаковой формы языкового мышления от его содержания»; они «не отражают различия мыслительной деятельности и ее продуктов» (знаний); они «не могут объяснить образование сложных мыслительных знаний» и, наконец, «делают невозможным исторический подход» к мышлению [27, 127—183].
Интересное критическое выступление, в котором затрагивается, в частности, и принцип «параллелизма», было подготовлено в 1963 г. З. А. Каменским29. По Каменскому, инкриминируя формальным логикам «параллелизм» формы и содержания мышления, сторонники содержательной логики «деликатно умалчивают о том, как, по их мнению, на этот вопрос смотрит марксизм ‹…› здесь, в сущности, они выступают против принципа тождества бытия и мышления, ибо „принцип параллелизма“ есть лишь другое название принципа тождества ‹…› принцип тождества, в его диалектико-материалистической трактовке, разделяется марксизмом» [9, 140].
Каменский аппелирует к текстам участников МЛК — ММК Н. Г. Алексеева, В. А. Костеловского, В. Н. Садовского, В. С. Швырёва и Щедровицкого, однако, обратившись к кандидатской диссертационной работе А. А. Зиновьева, можно найти прямую критику принципа «тождества» под своим именем как «идеалистического», причем Зиновьев настаивает, что «‹д›ело нисколько не изменяется от того, что мы „перевернем“ ‹Г. В. Ф.› Гегеля не по-марксовски, а таким образом: представим процессы мышления как отражение предметов, но оставим идеалистический тезис о тождестве „бытия“ и процессов мышления» [6, 40]. Зиновьев за счет критики принципа «тождества» разотождествляет предмет познания в его конкретности и конкретное понятие о предмете [6, 39—48], по сути дела, вводит категорию «мысленно-конкретного».
Подпадают ли под критику принципа «тождества» Зиновьевым и критику принципа «параллелизма» те или иные высказывания классиков марксизма — казалось бы частным и малоинтересным вопросом, но позднейший Щедровицкий достаточно настойчиво утверждал плюралистичность СМД-методологии, удивляя многих «субстанцией мышления» и «субстанцией деятельности»30.
Схема знания
При попытке развернуть и конкретизировать схему «языкового мышления» была обнаружена ее неполная адекватность. Г. П. Щедровицкий говорит об этом так: схематизированная взаимосвязь действительности и знаковой формы «не может рассматриваться в качестве полноценной и полноправной клеточки языкового мышления», «которая, во-первых, содержит специфические признаки рассматриваемого сложного целого и, во-вторых, позволяет посредством восхождения ‹от абстрактного к конкретному› получить более конкретные его ‹сложного целого› изображения» [27, 103]. «Не всякая взаимосвязь такого типа является специфически мысленной, а только та, которая имеет специфически мысленное объективное содержание».
Например, маленький ребенок может запомнить название предмета и просить его, выговаривая это название, но «хотя ребенок прекрасно знает, какой именно предмет он просит, хотя у него существует устойчивая связь между чувственным образом этого предмета и его названием, тем не менее, у него нет специфически мысленного знания ‹…› и не будет такового, пока он не начнет определенным образом действовать с этим предметом и не усвоит в связи с этим способ использования его в практической жизни» [27, 103].
Вне зависимости от корректности приведенного примера31, из процитированного ясно, в чем МЛК видел специфику «мысленного содержания» и, соответственно, «мысленной связи значения»: они связаны и вбирают в себя деятельность (или, по крайней мере, действование), использование обозначаемого в практике.
В то же время уже в программе 1954—55 гг., обосновывающей необходимость разложения процессов мышления на «элементарные» операции, содержалось следующее замечание: «Простота или элементарность операций мышления ‹…› относительна. В другом плане рассмотрения и при другом методе анализа они могут быть разложены на более простые составляющие. Так, анализ выделенных к настоящему времени операций показывает, что все они складываются по крайней мере из двух принципиально различных частей: „сопоставления“ и „отнесения“. Последние представляют собой точно так же определенную деятельность мышления, но другого рода, чем та, которую мы характеризуем в понятиях операций. В частности сопоставление и отнесение нельзя рассматривать как переходы от одной формы знания к другой ‹…› мы будем называть их „действиями мышления“» [40, 44] (курсив авторов).
В ходе работ по анализу конкретных текстов была описана еще одна «часть» операций мышления, которая сама по себе не является операцией: замещение мыслительной (познавательной) операции языковым (знаковым) выражением; например, пересчета объектов числом, выражающим их количество, или измерения объекта — числом, выражающим его длину, или невозможности измерить расстояние — символом, выражающим неизвестное [30, 188—189].
«Действия мышления» включаются в схему, известную под названием «схема замещения», «схема многоплоскостной организации знаний», «схема знания» или «схема мышления». Известно несколько ее вариантов, на Рис. 2 приведен тот, который Щедровицкий рисует, объявляя ее первым онтологическим представлением о мышлении [33, 8—9].
Рис. 2. Схема знания
Ее можно понять как конкретизацию схемы «языкового мышления» путем замены «неспецифичной для мышления» связи значения на двойную связь замещения объективного содержания знаковой формой и отнесения последней к содержанию32. Трансформируются и оба других элемента схемы.
Знаковая форма перестает быть статичной, в схеме знания содержится указание на «кинетику» формы, в плоскости которой группа знаков (A) преобразуется в ходе формальных действий (деятельности) со знаками λ в группу (B). Например, математическое уравнение может получать свое решение без обращения к плоскости содержания, точно так же может быть определена химическая формула продукта реакции по химическим формулам и физическим параметрам состояния реагентов.
Объективное содержание получает свою определенность. Это объект оперирования (в процитированном тексте из [40] более узко: объект сопоставления), взятый в действиях с ним, неотрывный от оперирования: «объект оперирования и в этом смысле — предмет» [40, 10] (и ни в коем случае не «объект созерцания» и не «объект познания»). В развернутом виде, как она изображена на Рис. 2, схема предполагает, вообще говоря, два объекта, X и Y, над которыми совершаются действия Δ.
В. А. Лекторский, излагая программу и результаты содержательно-генетической логики, совершенно справедливо подчеркивает: «‹о›чень важно ‹…› то, что это действие было понято как предметно-практическое» [12, 178] и намечает линию сопоставления содержательно-генетической логики с операционализмом [12, 179]33.
Лекторский предположительно возводит эту конструкцию к известной статье С. А. Яновской об определении через абстракцию [12, 178] (и, видимо, к дискуссии вокруг нее); гораздо, на наш взгляд, плодотворнее понять ее напрямую в связи с первоисточником, как «сциентификацию» спекулятивных положений, высказанных К. Марксом в знаменитых «Тезисах о Фейербахе».
Щедровицкий (в частности, в [33]) противопоставляет схему знания (мышления) схеме субъект-объектного отношения. «Весь эмпиризм и рационализм XVII — XVIII вв. исходил из этой схемы ‹«субъект-объект»› — от Локка до Канта. ‹…› Фихте сказал, что сама эта постановка вопроса является ложной. ‹…› Человек есть член общества, и знания получаются не в результате столкновения его с объектом, а в результате филиации идей. ‹…› И дальше, вплоть до К. Поппера, эта линия обсуждается в этой традиции Шеллингом, Гегелем, Марксом и т. д. — они все приняли эту фихтевскую критику. ‹…› Все то, что мы считали марксизмом, с моей точки зрения (я не буду говорить, что мое понимание истинно и т. д.), и есть дальнейшее продолжение этого круга идей. Маркс начисто отрицал схему ‹«субъект-объект»›, и вся суть его работ состояла в том, чтобы низвергнуть это представление, отсюда и тезисы о Фейербахе» [33, 10—11].
В любом случае, в СМД-методологии на основе схемы знания развиваются эпистемологические представления, существенно отличающиеся от большинства теорий знания, построенных в конце XIX — XX в. в неокантианской и логически-позитивистской линиях, сознательно (в лице старших неокантианцев) или традиционно (во многих современных школах мысли) «отстраивающихся» от линии Гегеля — Маркса34.
Схема знания подвергалась разнообразным интерпретациям (некоторые из направлений интерпретаций рассмотрены ниже), критиковалась и «расшатывалась». Тем не менее, она осталась в ряду очень небольшого количества схем, признанных «базовыми» в СМД-методологии.
Интерпретации схемы знания
Схема знания остается достаточно сложной в понимании. С одной стороны, изображенная в ней двуединая связь категоризуется как «форма-содержание» и является вполне «атомарной» (в том смысле, что мы не должны мыслить содержание как могущее существовать в неоформленном виде, а форму — в бессодержательном). Именно существование, к примеру, арифметики, позволяет выделять в действительности такое специфическое объективное (мысленное) содержание, как количество.
С другой стороны, схема в целом — вовсе не монада, это единица мышления, которое может мыслиться «состоящим» из этих единиц: формальные действия λ одной единицы могут быть поняты как реальные действия Δ другой единицы, в свою очередь подлежащие замещению (см. ниже).
Она может интерпретироваться по-разному.
Наиболее прямолинейная интерпретация предполагает, что замещению подлежит объект оперирования; и это допустимо, если не упускать из виду «дельта-компоненту» знания: те действия, в которых этот объект берется. Например, вполне допустимо сказать, что число (знаковая форма, представляющая количество) замещает пересчитываемые тела́, но замещает оно их именно взятыми в пересчете. Будучи взятыми в других действиях, «те же» объекты могут быть замещены совсем другими знаками (если будет, к примеру, выписана формула вещества, определенная путем химического анализа тел).
Можно интерпретировать схему и как замещение реальных действий формальными действиями же. При этом нужно иметь в виду упомянутую критику принципа «параллелизма»: между первыми и вторыми (а также между связями первых между собой, с одной стороны, и вторых между собой — с другой) не следует искать поэлементного соответствия. С числами, например, можно совершать самые различные осмысленные действия, далеко не все из которых могут быть представлены наглядно как предметно-практические манипуляции с телами.
И, наконец, возможна интерпретация схемы знания как замещения деятельности с объектами деятельностью со знаками. Как результат такой интерпретации может быть понят целый ряд схем теории деятельности, включая схему организационно-технического отношения (деятельности над деятельностью).
Реальные действия могут быть поняты как реально осуществляемые или же как не осуществляемые и даже неосуществимые (например, в силу затратности определенных манипуляций с телами или их невозможности при достигнутом уровне техники). В последнем случае пара «замещение-отнесение» выступает как преодоление «разрыва в деятельности» (см. вариант схемы знания в [39, 27]), как опосредованное знаковой формой преобразование объекта X→Y.
Против психологизма
Понятие об объективности связи значения, понимаемой как единство замещения объективного содержания знаковой формой и отнесения последней к первому, противопоставляются в традиции ММК психологизму: представлению о мышлении как индивидуальной способности, действии (или продукте) сознания.
В противоположность попыткам внести в схематику представления о «субъективном значении» (таким, как «треугольник Огдена», связывающий знаковую форму, объективное содержание и субъективное значение) для критики психологистических представлений вводится так называемая «схема квадрата» (Рис. 3).
Рис. 3. «Схема квадрата»
«Горизонтальные связи в этой схеме изображают связи, устанавливаемые по законам обычного чувственного отражения; это связи, во-первых, между объектами и их чувственными образами, во-вторых, между знаковыми формами (которые тоже суть объекты) и их чувственными образами. Правая вертикальная связь — между чувственными образами знаковой формы и объектов — носит вторичный, зависимый характер: это отражение в голове связей, установленных вне головы (в левой части схемы). Таким образом, главной и определяющей связью в этой структуре оказывается левая вертикальная связь. Это связь замещения между объективным содержанием (не объектами!) и знаковой формой» [29, 41]35.
Характерно, что «схема квадрата» повторяет ход мысли и даже рисовку при схематизации крупным критиком субъект-объектных гносеологических представлений Н. О. Лосским юмовского скептицизма: объективная связь (в данном случае это специфическая связь причинности) явлений x—y «отражается» как ассоциация a—b, причем ассоциация не является связью причинности, несмотря на то, что за связями x—a и y—b этот статус признается [15, 42—43].
Отличие квадрата Щедровицкого от квадрата Лосского заключается лишь в том, что Лосский рассматривает природную связь причинности, а объективная «связь замещения ‹…› устанавливается в ходе трудовой деятельности» [29, 41].
Однако единственность радикально антипсихологистической трактовки схемы знания может быть поставлена под сомнение в связи со следующим замечанием 1979 г.: «Для нас суть мышления в этих отношениях замещения и обратных отнесений знаков к объекту, т. е. суть в интенциональных отношениях. ‹…› В этом смысле не операциональность выражена в схеме ‹…›, потому что не в операциях выражается интенциональность. Интенциональность есть момент, который привносит механизм сознания» [33, 12].
Грамматика последней фразы неоднозначна: имеет ли в виду Щедровицкий, что механизм сознания привносится интенциональностью, которая выражена в схеме вместо операциональности, или же, наоборот, интенциональность привносится механизмом сознания? — Определенного ответа на этот вопрос мы не находим и полагаем, что он требует дополнительного исследования36.
Следует особо отметить контекст, в котором Щедровицкий делает это замечание: это уже не исследования мышления на материале текстов, в которых решаются научные проблемы и задачи, а исследование решения учебных задач: «Что значит научиться решать задачи? Это значит научиться производить замещения практического оперирования с объектами соответствующими знаками, или соответствующим языком, или соответствующей оперативной системой, проделать движение в ней и суметь вернуться к объекту»
[33, 12] (курсив наш).
Решение задач школьниками
«‹С› 1958—1959 гг., с созданием Комиссии ‹по психологии мышления и логике›, с появлением не просто контактов с психологами ‹…›. а необходимости организовать совместную работу, мы перешли в область изучения живой деятельности школьников. От изучения мышления, зафиксированного в текстах, и от задач реконструкции мышления по материалу мы перешли к анализу реальных деятельных ситуаций детей», — вспоминает Г. П. Щедровицкий [33, 15]37.
Мышление детей (и педагогов!), во-первых, рассматривается в деятельностном контексте, а во вторых существенно отличается от мышления, реконструируемого по материалу научных текстов, тем, что это мышление не «познающее».
В материалы «О методе исследования мышления» включено небольшое педагогико-логическое «Исследование мышления детей на материале решения арифметических задач» [27, 423—559].
В нем анализируются известные в педагогической практике по меньшей мере за полвека затруднения, испытываемые детьми при решении так называемых «косвенных» задач — задач, в которых наличествует «„расхождени‹е›“ между „смыслом“ процессов по вещественной ситуации и „смыслом“ арифметических действий», которые нужно выполнить для их решения [27, 426].
Более того, проведенный эксперимент показал, что «„‹м›алопродвинутые“ ‹…› дети очень хорошо выделяют и „понимают“ тот „математический смысл“ косвенных задач, который обеспечивает им правильное решение их ‹…› а когда их ‹детей› начинают „развивать“ дальше ‹…› они начинают систематически ошибаться в косвенных задачах, перестают „понимать“ их смысл» [27, 555].
На эмпирическом материале, создаваемом экспериментом, Щедровицкий проводит сложный анализ, основывающийся на понятии о мышлении, представленном схемой знания. Решение арифметической задачи предстает как движение от одной знаковой формы (текста ее условия) к другой (собственно решение), которое может включать реконструкцию учеником «вещественной» (предметной) ситуации и включение различных оперативных систем. Показывается разница между алгебраическим и арифметическим решением арифметических задач, и делается (парадоксальный для многих до сих пор) вывод о том, что алгебраическое решение их в некотором отношении «проще» арифметического.
В этом исследовании ММК выходит к еще одной логической форме — «способу», понимаемому как связка разнородных оперативных систем в контексте их употребления.
Многослойное замещение и предметная картина мира
Изображение единицы мышления в схеме знания вкупе с представлением о том, что замещению в знаковой форме подлежат не только объекты предметно-практического оперирования, но и знаковый материал, понятый в свою очередь как плоскость объектов, позволяет представить весь универсум деятельности как многослойную конструкцию, по горизонтальной оси которой располагаются действия (понимаемые как формальные по отношению к низлежащим слоям, и как предметные — по отношению к вышележащим), а по вертикальной — собственно замещение и отнесение.
(На третьей оси можно отложить процессы собственно развития мышления, понимаемые как «сворачивание» рассуждений, первоначально раз проделанных с обращением к содержанию, но повторяемые затем по отношению к однотипным единицам содержания чисто формально.
Эти процессы описываются в трудах ММК в разных масштабах: в «Аристархе» они обнаруживаются в ходе рассуждения, пересказанного в очень коротком отрывке; но также проводятся работы, обнаруживающие такие процессы в истории на протяжении столетий, таковы, например, способы рассуждения, формализуемые в различных ветвях математики при ее становлении [17; 18].)
Однако в обсуждениях 1963—65 гг. вводится важное дополнение: «схемы замещения и вообще предметные схемы не являются изображениями деятельности. Это то, что раньше называлось теорией предметности. ‹…› ‹Они› изображают не деятельность как таковую, а ее продукты и условия, предметы, ею создаваемые, или, точнее, порождаемые» [32, 231].
Деятельность «как таковая», таким образом, нуждается в представлении в некоторых других схемах, по отношению к которым схемы замещения выступят как частное, предметное изображение в особой теории — теории предметов. И действительно, в докладах на структурно-системном семинаре 1965 г., подводящих итог разработки теории мышления (содержательно-генетической логики), Г. П. Щедровицкий ставит вопросы, характерные для теории предметов38.
Это вопрос о типах употребления знаков, принадлежащих к каждой плоскости замещения: «каждая плоскость замещения должна быть включена в четыре, пять или шесть строго стандартных видов употребления знаков. ‹…› Выяснилось, что разные знаки могут по-разному удовлетворять ‹…› этим требованиям. Графический материал одних знаков хорошо приспособлен к требованиям одного типа и совсем не приспособлен к требованиям другого ‹…› Мы сталкиваемся здесь с ограничениями специализации, столь характерной для живых организмов» [32, 227].
Это вопрос о роли объектов и онтологий: «В каждой системе деятельности объект будет представлен особым образом и в особом виде. ‹…› ‹К›огда мы рассматриваем все это в едином потоке деятельности, то оказывается, что объекты, собственно говоря, не нужны и поэтому не существуют. ‹…› Нас интересует веер возможных поведений объекта во взаимодействиях. ‹…› ‹О›пыт должен быть фиксирован компактно и единообразно; поэтому должен быть объект и притом один» [32, 189—190]. «Само понятие материального оперирования является крайней абстракцией ‹…› мы предполагаем, что есть какой-то предельно низкий слой, в котором внизу лежат не предметы нашей деятельности, а чистые объекты»39 [32, 198].
Это вопрос о роли «вещей»: «‹У›становив необходимость ‹объекта›, мы еще не объясняем, почему она должна реализовать себя в виде „вещей“ на нижних уровнях ‹…› и в виде „объектов“ на более высоких ‹…›» [32, 198].
Это вопрос об объекте отнесения результата формальных преобразований при более чем одном слое замещения [32, 195—196] и т. п.
Процессы и структуры в мышлении
На этой высокой ноте разработка содержательно-генетической логики как теории «чистого мышления» фактически завершается. Щедровицкий неоднократно указывал на невозможность, оставаясь в ее рамках, согласовать «структурную» и «процессуальную» интерпретации схемы знания как на непосредственную причину перехода к проработке понятия о деятельности и построению соответствующей теории, произошедшего в ММК в 1961—63 гг.
И действительно, интерпретация этой схемы как структурной позволяет «поляризовать» представления о формальных и реальных (предметно-практических) действиях за счет того, что связь значения между знаковой формой и объективным содержанием, представленная как замещение и отнесение, понимается в соответствии с категорией «форма-содержания». Однако при этом не просматривается перспективы развернуть «дельта-компоненту» (действия, в которых берется объект) в последовательность операций, действий или процедур и что-то сказать об их отношении.
Процессуальное же ее понимание позволяет сколько угодно растягивать названные цепочки действий, однако при этом теряется различение между этими действиями и выполнением таких «действий мышления», как замещение и отнесение. «‹М›ы стали проводить параллель с объектными преобразованиями ‹…› и знаковыми замещениями ‹…› и поставили их в один ряд как однопорядковые образования» [32, 209].
Мы полагаем, что указанное противоречие вовсе не являлось таким непреодолимым в рамках теории мышления, каким его представляет Щедровицкий в [32] и других работах. На самом деле уже через несколько лет в ММК было выработано т. н. «второе понятие системы», согласно которому процессуальное представление объекта и его представление как структуры связи становятся не противоречащими, а дополняющими друг друга [22]. (Хотя в названном случае структура, похоже, действительно «не от того процесса».)
Утверждение о том, что в теоретико-мыслительном подходе «можно бесконечно, еще 500 лет, вести весьма продуктивные исследования, но они уже стали неприемлемыми с точки зрения более высоких ‹деятельностных› представлений» [33, 20] кажется нам необоснованным и не оправдавшим себя. Корпус теоретико-мыслительных представлений остался не снятым в результатах работы ММК последующих периодов и лишь формально конфигурируется с представлениями о деятельности в схеме мыследеятельности [38]40.
На наш взгляд, решение о смене проблематики с мыслительной на деятельностную было в значительной степени волевым, а не рациональным. Но свою роль здесь могло сыграть и осознание проблемы, которую Щедровицкий не обсуждает развернуто в [32; 34], а именно, назревшей потребности в схематизации кооперации.
Важность кооперации должна следовать из понимания деятельности (и — в исходной посылке МЛК — мышления как деятельности) как коллективной, каковой атрибут никак не находит отражения в изображении мышления посредством схем замещения41. В то время как схема знания позволяет сколь угодно умножать количество «слоев» замещения-отнесения, гораздо труднее понять, как изображаемые ею единицы мышления могут быть представлены в качестве «однопорядковых».
Действительно, просматривается только три варианта привнесения кооперативной проблематики в теорию мышления, каждый из которых был малоприемлемым в силу исходных установок МЛК—ММК.
1) Можно допустить передачу объекта от одной операции к другой, но это будет означать допущение существования этого объекта, не сводимое (на том же уровне мышления) к его предметной спецификации, задаваемой дельта-компонентой знания. Тогда придется, видимо, принять на себя всю ту критику, которая строилась на основании самих схем замещения против «субъект-объектного» членения мышления (деятельности).
2) Можно допустить передачу от одной операции к другой знаковых форм, но это фактически будет означать признание фрагментарности и эпифеноменальности объекта, его сведения к инобытию формы и возврат к идеализму гегелевского образца42.
3) Наконец, можно объявить саму кооперацию изображением некоторого другого отношения или связи. (Фактически, в эту сторону пошел, как мы понимаем, со второй половины 1960-х гг. В. А. Лефевр, «теория рефлексии» которого есть, по сути, рефлексивная теория действия, альтернативная теории деятельности).
ММК же двигался в середине 1960-х гг. иным путем, свернув исследования «чистого мышления» и начав разработку теории деятельности на основании совершенно других схем. «После 1960—1963 гг. деятельность становится основным предметом исследования ‹…› исследования по мышлению продолжаются, а потом резко спадают где-то около 1967 г.». Затем «мы возвращаемся как бы к проблематике мышления, начинаем развертывать ее все больше и больше, но теперь уже, во-первых, в контексте деятельности ‹…› а во-вторых, в контексте организации» [33, 6].
Методы мышления
«Возвращение» это можно понимать в буквальном смысле: как возвращение к исходному для МЛК вопросу о методе. В 1960-е гг. в ММК были проработаны представления по крайней мере о двух сложных формах мышления, однопорядковых с методом восхождения от абстрактного к конкретному: модельном конфигурировании знаний и системном мышлении.
Статья [21] содержит в качестве одного из приложений текст «Исходная идея метода восхождения от абстрактного к конкретному» [21, 161—169] (не воспроизведенный при переиздании и переводе), в котором для эталона при описании восхождения вводится «особая фиктивная конструкция»: «метод объединения „односторонних“ характеристик объекта в одно „многостороннее“ знание» [21, 161] (курсивом передано авторское подчеркивание).
Рис. 4. Независимое получение двух знаний об объекте
Спецификой метода восхождения при сравнении с этим эталоном (Рис. 4) оказывается «зависимост‹ь› каждой следующей познавательной процедуры от характера и результатов предыдущей и ‹…› обусловленн‹ая› этим обратн‹ая› зависимост‹ь› ‹…› каждой предыдущей процедуры и ее результата от всех последующих» [21, 164] (курсивом передан авторский набор вразрядку). Шаг восхождения при этом весьма компактно и изящно схематизируется (Рис. 5).
Рис. 5. Шаг восхождения
Однако даже в исследовательской деятельности выстраивание процедур в соответствии с так описанным методом является, если и возможной, то в виде исключения, а не в виде правила. Обычно исследователь (или исследовательская группа) имеет дело с уже накопленной совокупностью разнородных знаний (или эпистемических единиц), подлежащих разоформлению и последующему оформлению, причем отдельные единицы могут приобретать различный статус: схем, онтологических картин, собственно формальных знаний и т. п. [23, 474]. А в иных, отличных от исследования деятельностях (таких как педагогическая или проектная) целью работы со знанием может быть вообще нечто иное, нежели получение конкретного понятия об объекте.
Эта ситуация получила в СМД-методологии название «двойного знания», или «многих знаний». Она получила отражение в целом ряде «гибридных» схем, в которых связь замещения-отнесения «погружается» в деятельностную структуру, изображающую деятельность в виде блок-схемы или кооперативной связки актов деятельности. На этом пути были выработаны как минимум два метода: модельного конфигурирования знаний [36, 652—656] и системного анализа-синтеза сложного объекта [22; 25]43.
Синтагматика и парадигматика
Семидесятые годы (организационно-деятельностный, или, как его иногда называют, теоретико-коммуникационный этап ММК) ознаменованы еще более глубоким возвратом и пересмотром исходной тематики исследований Кружка: «главными стали проблемы коммуникации, понимания и структурного анализа смысла» [24, I, 35]. Выделяется другой объект, маркируемый странным названием «речь-мысль-язык-мышление» [24, III, 9], и ставится задача выделения совсем другой единицы: сообщаемой (коммуницируемой) мысли, «синтагмы».
Синтагма существует в совсем особом пространстве: пространстве коммуникации, которое нужно отличать как от пространства чистого мышления (задаваемого схемами замещения), так и от пространства деятельности (задаваемой блок-схемами или кооперативными схемами). Синтагма сообщается от позиции конструктивно мыслящего позиции понимающего, дальнейшая специфика этих позиций задается в каждом случае деятельностными ситуациями, с которыми они связаны (Рис. 6).
Рис. 6. Синтагма в коммуникации
В то же время, организованность деятельности, обозначаемая как синтагма, может иметь свое место и в парадигматических системах (включающих образцы, эталоны, стандарты, нормы, нормативы) (Рис. 7) [26, 132—134]. Связь между парадигматикой и синтагматикой «речи-мысли-языка-мышления» трактуется как реализация (манифестация) — систематизация (обобщение, инвентаризация) [26, 133—134], что позволяет понять схему, приведенную на Рис. 7, как «кальку» со схемы трансляции культуры и воспроизводства деятельности44.
Рис. 7. Связь парадигматики и синтагматики
Циклы докладов-лекций, опубликованные в [24], посвящены прояснению деятельностных структур, соответствующих процессам, изображенным на этой схеме в виде связи реализации-систематизации, и исследованию специфики различных парадигматических систем, включая язык и мышление. На последний вопрос мы не находим прямого и исчерпывающего ответа в известных нам текстах, и полагаем, что представлениям ММК того периода соответствует тезис о том, что эта специфика определяется спецификой деятельности практикующих языковеда и логика.
Мышление в мыследеятельности
На переходе от организационно-деятельностного к игровому этапу ММК была выполнена схематизация с целью преодоления разрыва между теоретико-мыслительными и теоретико-деятельностными представлениями — схема мыследеятельности [31; 38]45, связывающая в одной картине чистое мышление, сообщение мысли (мысль-коммуникацию), действование (мыследействование), понимание и рефлексию.
На наш взгляд, самая существенная новация, вводимая этой схемой — это переосмысление рефлексии46 как перехода (в частности, между слоями схемы: мышлением, мыслью-коммуникацией и мыследействованием).
Заключение
Мышление имеет знаковую природу и является замещением объективного содержания знаковыми формами, оперированием этими формами с последующим отнесением результата формального оперирования к содержанию.
Мышление в значительной степени автономно от материала, на котором протекает, включая человека с его сознанием.
Функции мышления не сводятся к познанию, оно может выступать также и в чисто конструктивной и различных прожективных функциях, в том числе проектирования, программирования и планирования.
Мышление в своей исторической и предметной конкретности может быть понято только в связи с иными мыследеятельностных (или, интеллектуальных) процессов, включая действование, коммуникацию, рефлексию и понимание, конституирующих полисистемы мыследеятельности.
Точной представляется нам оценка полученных результатов, которую Г. П. Щедровицкий дал в 1990 г.: «За последние десятилетия в рамках советской философии (работами ММК) созданы две теории: теория мышления и теория деятельности. И хотя, может быть, они не дотягивают до высокого статуса развитых, развернутых теорий, но методологические основания этих двух теорий заложены. И в них введены в объективированной манере многие понятия, которые до сих пор в европейской традиции обсуждались в психологической манере. В работах ММК они обсуждаются уже в философской или научно-теоретической манере ‹…›» [35, 66].
Эти результаты нуждаются в дальнейших исследованиях, а намеченная ими линия открыта к продолжению.
Примечания
© 2008, Максим Отставнов. Текст готовился для сборника Георгий Петрович Щедровицкий. М.: «Российская политическая энциклопедия», 2010, но не был принят.
Автор рад возможности выразить искреннюю признательность А. И. Левенчуку, Ю. А. Львовой, А. В. Спасибожко за техническое содействие и Г. А. Корнилову за общую поддержку при подготовке статьи, за содержание которой никто из них не несет ответственности.
2Более того, мыслительные конструкции, полученные на поздних этапах развития ММК и претендующие на онтологический статус (например, схемы мыследеятельности), могут представлять, по сути дела, результат структурирования некоторого проблемного поля, и вряд ли их сто́ит понимать как попытки заложить некоторое «учение о планах бытия» в качестве чисто теоретического обобщения (даже там, где «объективированная»
манера изложения подталкивает читателя к такому пониманию).
3«Большевизм» мы здесь понимаем чисто технически, как теорию и практику захвата и удержания власти военизированной партией в одной отдельно взятой стране с целью превращения ее в плацдарм мировой социалистической революции.
4Следует также отметить ставшие событиями защиты кандидатских диссертаций Э. В. Ильенковым [8] (1953) и А. А. Зиновьевым [6] (1954).
5«Официально Кружок действовал в составе факультетского Научного студенческого общества ‹…› В действительности МЛК был инициативным объединением аспирантов и студентов философского факультета ‹Московского государственного университета›» [11, 7—8].
6На совещании 1953—54 гг. она была представлена прежде всего В. А. Асмусом, философом и историком философии с дореволюционной подготовкой и непростой судьбой, профессором Философского факультета МГУ со дня его воссоздания (1941), сыгравшим ключевую роль в восстановлении сферы логики в СССР.
7Здесь не следует смешивать декларации «диалектической логики», представленные в литературе рубежа 1940-х и 50-х гг. и на совещании 1953—54 гг. В. И. Черкесовым и его сторонниками, с «диалектической логикой», как ее понимали в конце 1950 х — 70-х гг. Э. В. Ильенков и его ученики. Позиция Ильенкова в рассматриваемый период была, по всей видимости, достаточно близка к позиции представителей МЛК, с той поправкой, что разворачивалась далее в философскую дисциплину, в то время, как Зиновьев с учениками были ориентированы скорее на научное строительство.
8Их локус в связи с нацификацией Германии, Австрии и Чехо-Словакии и последующим военным поражением нацистов в значительной степени перемещается в 1930-х — 40-х гг. в англоязычный атлантический регион.
9В заметной степени логика и эпистемология остаются «в разводе» и сегодня, спустя много лет после того, как программа «логистики» была подвергнута критике (А. Пуанкаре, поздний Гильберт и др.), а математика в ее полноте признана несводимой к формальной логике.
10Щедровицкий позже цитирует в этой связи Р. Карнапа и Я. Лукасевича, к этому нужно добавить и такого идеолога формализации логики, как Г. Шольц [42], к свидетельству которого Щедровицкий широко прибегает в [32].
11Год выхода в свет «Логики Пор-Рояля».
12Вполне вероятно зато, что оно может быть понято и принято, например, инженерами и прикладными исследователями, работающими в таких областях вычислительной техники, как методы коллективной разработки программ, «инженерия знаний» и «моделирование деловых процессов».
14Позже, в [27] Щедровицкий дает (и демонстрирует) другую версию сочетания этих процессов в мышлении.
16В 1979 г. Щедровицкий, однако, писал, что «идея содержательно-генетической логики и сам этот термин возникли ‹…› в 1958—59 г.» [33, 5].
17Следует в связи с этим помнить и о конъюнктуре, возникшей в ходе дискуссии 1950-го г. о «Новом учении о языке» Н. Я. Марра и последовавшей антимарристской кампании, способствовавшей всплеску дискуссий и публикаций по этому вопросу.
18Датировка согласно [33, 13].
19Так в тексте: «язык» и «речь» здесь не различаются.
20Согласно позднейшей артикуляции понятий, и язык и мышление понимаются в СМД-методологии как аспекты деятельностного (мыследеятельностного) целого, т. е. как стороны, обособившиеся и получившие самостоятельное существование в процессуальной, функциональной структуре и структуре связей системы этого целого: язык — как грамматики, словари и корпусы канонических литературных текстов, складывающиеся в разнообразных деятельностях, от школьного обучения до литературной критики; мышление — в канонических методах философствования, спекулятивного и научного теоретизирования, точно так же складывающихся в разнообразных деятельностях и включенных в них. Следует отметить, что в ранних работах ММК не вводится четкой оппозиции языка—речи (франц. langue—parole), ассимилированной позднейшей методологией из трудов Ф. де Соссюра.
21На самом деле, рассмотрению и опровержению тезиса о том, что язык и мышление представляют собой элементы «языкового мышления», посвящен отдельный параграф диссертационного исследования Щедровицкого [27, 39—53].
22В ранних работах «группа знаков» связана значением с «объективным содержанием», в [27, 71] Щедровицкий делает шаг назад и ставит на место «объективного содержания» «действительность», но далее говорит об «объективном содержании» [27, 103 сл.] (возможно это связано с различными редакциями, в которых представлены публикуемые в этой книге материалы). В развернутой схеме замещения-отнесения «объективное содержание» получает полную определенность, существенно отличающую его от «действительности», за счет введения дельта-компоненты знания (см. ниже).
23Вне зависимости от субъективных намерений и планов участников МЛК в 1950-х гг., имея в виду дальнейшую историю МЛК — ММК именно так мы понимаем смысл работ Кружков в целом.
24Обращаем внимание, что «восхождение от абстрактного к конкретному» не называется в качестве метода исследования.
25«В первом варианте эта работа занимала около 200 страниц, в расширенном варианте в ней около 600 страниц и еще порядка 1000 страниц дискуссий на эту тему», проходивших начиная с 1959 г., — вспоминает Щедровицкий в 1979 г. [33, 13—14]. Судя по объему опубликованных в [27; 30] текстов, мы имеем дело с некоторым промежуточным вариантом, возможно, вобравшим в себя часть содержания дискуссий.
26Выше по тексту автор различает решение задачи (как один из продуктов) и решание задачи (как процесс, порождающий, наряду с ответом, решение).
27Ср. интерпретацию Э. В. Ильенковым предмета «Науки логики» Г. В. Ф. Гегеля: «Очевидно, что мышление надо исследовать как коллективную, кооперированную деятельность, в ходе которой индивид с его схемами сознательного мышления исполняет лишь частные функции» [7, 135].
28Развернутой критики истории психологических представлений о мышлении в опубликованном наследии МЛК — ММК мы не находим.
29Статья по независящим от автора причинам не увидела свет своевременно, она опубликована С. В. Табачниковой спустя 35 лет [9].
30Ср. ответ А. А. Богданова на «Материализм и эмпириокритицизм» В. И. Ленина [2].
31Пример предполагает возможность чувственного образа помимо мышления и установления ассоциации с ним.
32Некоторая тонкость связана с тем, что «клеточка» сложного органического целого строится здесь на втором шаге, путем критики и уточнения первой конструкции, а не в исходном пункте восхождения от абстрактного к конкретному, как это предписано в [6].
33Следует сразу заметить, что операционалисты были сосредоточены на весьма специфических действиях, имеющих место в контексте обособившейся деятельности познания, а именно, в научном эксперименте, так что это действия скорее предметно-технические, чем предметно-практические.
34Щедровицкий в том же мемуаре дает существенное и характерное замечание: «‹Д›аже неокантианцы Наторп и Виндельбанд принципиально разворачивали кантовские представления, уже отказавшись от схемы ‹«субъект-объект»›. Эти направления называются поэтому методологическими» (курсив наш).
35В [39, 30] «схема квадрата» дается в развернутом виде.
36Следует отметить, что по крайней мере два автора полагают учение об интенциональности, развитое в феноменологии Э. Гуссерля, вполне совместимым с представлениями СМД-методологии [3—5; 13—14].
37В это время в ММК вливается ряд профессиональных психологов. Сам Г. П. Щедровицкий в 1960—65 гг. работал в НИИ дошкольного воспитания Академии педагогических наук РСФСР.
38Теория мышления, понятая как теория предметов, существенно отличается от единственной в полной мере развитой такого рода теории, развитой в линии Ф. Брентано — А. Мейнонг — Э. Гуссерль.
39Здесь крайне неожиданное сходство с представлениями о тотальном семиозисе, высказанными в свое время Ч. С. Пирсом. Пирс определяет значение через процедуру его толкования, причем каждое толкование знака представляет собой «подстановку» на его место знака или группы знаков, относящихся к другому «слою» семиозиса [41, II, 200]. Слоёв может быть выделено бесконечное количество, а «абсолютный объект», которым эти «подставляемые» слои ограничены снизу, может мыслиться только как некий предел. По Пирсу — абсолютный объект — это «привычка поведения» [41, V, 473].
Аналогию, впрочем, не следует заводить слишком далеко: 1) «подстановка» по Пирсу, в отличие от «замещения» в содержательно-генетической логике, может быть полностью формализована; и 2) «привычка» — это не вполне действие или норма действия — не столько потому, что в своем прагматицизме Пирс вкладывал в это понятие какие-то противоречащие нашему пониманию действия смыслы, сколько потому, что оно остается в его трудах (если мы правильно понимаем их общий смысл) неартикулированной общеобъяснительной категорией, по поводу которой не строится никакой особой теории, подобной теории деятельности в СМД-методологии.
40В последние годы работы Щедровицкий, иногда в весьма резкой форме, настаивал на необходимости вернуться к «содержательно-логической», или «эпистемологической», проблематике с учетом позднейших результатов теоретической работы ММК и организационно-деятельностных игр. Мы не можем здесь сослаться на какие-либо опубликованные тексты и опираемся на собственные записи начала 1990-х гг. и память, а также на ряд апокрифических стенограмм, находящихся у нас на руках и, частично, на WWW-сайте [16]. По его инициативе разработка эпистемологической проблематики была внесена в программу работ руководимой им Сети методологических лабораторий по проектированию содержания для системы образования с университетским центром в г. Сургуте (1991—95 гг.) и инициированы международные Совещания по системомыследеятельностной эпистемологии (г. Ульяновск, 1991—94 гг. [16]).
41А также из результатов, полученных альтернативной линии развития и ревизии марксистских представлений, ассоциируемой, в частности, с работами М. Вебера и Т. Парсонса («теория социального действия»).
42Г. В. Ф. Гегель прошел этим путем три раза: в «Большой логике», «Малой логике» и «Феноменологии духа», и до сих пор не видно причин, по которым следовало бы идти им в четвертый раз.
43[Здесь должна быть редакционная внутренняя ссылка на статью о системе!!!]
44[Здесь должна быть редакционная внутренняя ссылка на статью о деятельности; желательно, с указанием страниц!!!]
45[Здесь должна быть редакционная внутренняя ссылка на статью о мыследеятельности!!!]
46[Здесь должна быть редакционная внутренняя ссылка на статью о рефлексии!!!]
Литература
- 1. Алексеев Н. Г., Костеловский В. А., Щедровицкий Г. П. Принцип «параллелизма формы и содержания мышления» и его значение для традиционных логических и психологических исследований. Сообщения I—IV // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. — М.: Школа культурной политики, 1995. — С. 1—33. — 800 с. — ISBN 5-88969-001-9
2. Богданов А. А. Вера и наука (о книге В. Ильина «Материализм и эмпириокритицизм» //А. А. Богданов. Падение великого фетишизма (Современный кризис идеологии). — М., 1910, с. 144—223
3. Богин Г. И. Обретение способности понимать: Введение в филологическую герменевтику. – М.: Психология и Бизнес ОнЛайн, 2001 – 516 c. (http://pall.hoha.ru/learn/03.htm)
4. Богин Г. И. Субстанциальная сторона понимания текста. – Тверь: ТвГУ, 1993. – 137 с.
5. Богин Г. И. Схемы действий читателя при понимании текста. – Калинин: КГУ, 1989. – 70 с.
6. Зиновьев А. А. Восхождение от абстрактного к конкретному (на материале «Капитала» К. Маркса) — М.: Институт философии РАН, 2002
7. Ильенков Э. В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории. — М.: Политиздат, 1974
8. Ильенков Э. В. Некоторые вопросы материалистической диалектики в работе К. Маркса «К критике политической экономии». Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук. — М.: 1953 (http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000977/st000.shtml)
9. Каменский З. А. О «содержательной логике» // Вопросы методологии, 1998, № 1—2, сс. 134—146
10. Ладенко И. С. Об отношении эквивалентности и его роли в некоторых процессах мышления // Доклады АПН РСФСР, 1958, № 1
11. Ладенко И. С. Становление и развитие идей генетической логики // Вопросы методологии, 1991, № 3, сс. 7—12
12. Лекторский В. А. Георгий Петрович Щедровицкий и современная философия // Познающее мышление и социальное действие — М.: Ф. А. С. -медиа, 2004. — 544 с., сс. 171—205
13. Литвинов В. П. Мышление по поводу языка в традиции Г. П. Щедровицкого. // Кузнецова Н. И. (ред.). Познающее мышление и социальное действие (наследие Г. П. Щедровицкого в контексте отечественной и мировой философской мысли). — М., 2004. — 544 с. ISBN 5-8125-0415-6
14. Литвинов В. П. Работа Логоса, предъявленная в размышлениях. // Кентавр, № 37 (2005)
15. Лосский Н. О. Обоснование интуитивизма // Избранное — М.: Правда, 1991. — 622 с., сс. 9—334
16. Проектирование и исследование социокультурных и социотехнических систем (http://priss-laboratory.net.ru)
17. Розин В. М. Логико-семиотический анализ знаковых средств геометрии // Педагогика и логика. — М.: 1993
18. Розин В. М. Семиотический анализ знаковых средств математики // Семиотика и восточные языки. — М.: 1967
19. Садовский В. Н. Интеллектуальный блеск и творческие трудности раннего Щедровицкого // Познающее мышление и социальное действие — М.: Ф. А. С. -медиа, 2004. — 544 с., сс. 81—129
20. Щедровицкий Г. П. «Языковое мышление» и методы его исследования. Автореферат кандидатской диссертации (На правах рукописи). — М.: 1964.
21. Щедровицкий Г. П. Автоматизация проектирования и задачи развития проектировочной деятельности // Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании (теория и методология) : Сб. — М.: 1975. — С. 9—71.
22. Щедровицкий Г. П. Два понятия системы // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. — М.: Школа культурной политики, 1995. — С. 228—231. — 800 с. — ISBN 5-88969-001-9
23. Щедровицкий Г. П. Заметки о мышлении по схемам двойного знания // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. — М.: Школа культурной политики, 1995. — С. 474—476. — 800 с. ISBN 5-88969-001-9
24. Щедровицкий Г. П. Знак и деятельность : в 3 кн. — М.: Восточная литература, 2005—07. — ISBN 5-02-018492-9
25. Щедровицкий Г. П. Исходные представления и категориальные средства теории деятельности // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. — М.: Школа культурной политики, 1995. — С. 233—280. — 800 с. ISBN 5-88969-001-9
26. Щедровицкий Г. П. Категории сложности изыскательских работ // Щедровицкий Г. П. Программирование научных исследований и разработок / Из архива Г. П. Щедровицкого. Т. 1. — М., 1999. — 286 с. — С. 9—186.
27. Щедровицкий Г. П. О методе исследования мышления. — М., 2006. — 600 с.
28. Щедровицкий Г. П. О некоторых моментах в развитии понятий // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. — М.: Школа культурной политики, 1995. — С. 577—589. — 800 с. — ISBN 5-88969-001-9
29. Щедровицкий Г. П. О различии исходных понятий «формальной» и «содержательной» логик // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. — М.: Школа культурной политики, 1995. — С. 34—49. — 800 с. ISBN 5-88969-001-9
30. Щедровицкий Г. П. Опыт логического анализа рассуждений // Щедровицкий Г. П. Философия. Наука. Методология. — М., 1996. — 641 с., сс. 57—202
31. Щедровицкий Г. П. Организационно-деятельностная игра как новая форма организации и метод развития коллективной мыследеятельности // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. — М.: Школа культурной политики, 1995. — С. 115—142. — 800 с. — ISBN 5-88969-001-9
32. Щедровицкий Г. П. Проблемы логики научного исследования и анализ структуры науки / Из архива Г. П. Щедровицкого. Т. 7. — М., 2004. — 400 с.
33. Щедровицкий Г. П. Проблемы организации исследований: от теоретико-мыслительной к оргдеятельностной методологии анализа // Вопросы методологии, 1996, №3—4, сс. 5—20
34. Щедровицкий Г. П. Процессы и структуры в мышлении (курс лекций) / Из архива Г. П. Щедровицкого. Т. 6. — М., 2003. — 320 с.
35. Щедровицкий Г. П. Рационализм и понятие рационализма // Рационализм XXI в. Материалы XII Методологических Чтений памяти Б. С. Грязнова 25—26 декабря 1990 г. — Обнинск: ИАТЭ, 1997. — 87 с. — С. 66—75.
36. Щедровицкий Г. П. Синтез знаний: пробемы и методы // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. — М.: Школа культурной политики, 1995. — С. 634—666. — 800 с. — ISBN 5-88969-001-9
37. Щедровицкий Г. П. Современная наука и задачи развития логики // Щедровицкий Г. П. Философия. Наука. Методология. — М., 1996. — 641 с., сс. 25—56
38. Щедровицкий Г. П. Схема мыследеятельности – системно-структурное строение, смысл и содержание // Щедровицкий Г. П. Избранные труды. — М.: Школа культурной политики, 1995. — С. 281—298. — 800 с. ISBN 5-88969-001-9
39. Щедровицкий Г. П. Эволюция программ исследования мышления в истории ММК // Щедровицкий Г. П. Мышление — понимание — рефлексия. — М.: Наследие ММК, 2005. — 800 с. — с. 11—43.
40. Щедровицкий Г. П., Алексеев Н. Г. О возможных путях исследования мышления как деятельности. // Доклады АПН РСФСР. — 1957. — № 3. — С. 41—46.
41. Peirce C. S. Collected Papers of Charles Sanders Peirce. — Cambridge: Harvard University Press, 1931—1948
42. Scholz H. Concise history of logic. — N. Y.: Philosophical library, 1961. — 140 pp.
Pingback: Портальная страница для понятия МЫШЛЕНИЕ | МЕТАТРОНИКА